— Петенька, милый, а полы-то у вас хоть кто-то моет?
— Вера, конечно, моет, мам, — удивился он таким вопросом.
— Странно как-то получается. А почему тогда на линолеуме разводы остались? И пыль на плинтусах я заметила.
С того памятного дня перед каждым приездом свекрови Вера превращалась в одержимую уборщицу. Драила квартиру часами напролёт, до седьмого пота.
Полы мыла дважды — сначала с концентрированным моющим средством, потом начисто насухо вытирала. Пыль протирала абсолютно везде — на мебели, книжных полках, даже на радиаторах и плинтусах. Ванну чистила до ослепительного блеска набором специальных средств.
— Мама с детства привыкла к идеальной чистоте, — терпеливо объяснял Пётр, наблюдая за женой, ползающей с тряпкой по углам. — У неё дома всегда был образцовый порядок, как в музее.
— А я что, по-твоему, грязнуля какая-то? — уставшим голосом спрашивала Вера, разгибая затёкшую спину.
— Да нет, что ты. Просто… ну, более расслабленная в быту.
Расслабленная. Потрясающее определение для женщины, которая пашет по десять часов в день в банке, разбираясь с нервными клиентами, отчётами и претензиями руководства.
Но Вера стоически терпела. Семья — это же сплошные компромиссы и взаимные уступки, правда?
Через год Тамара Ивановна стала наведываться заметно чаще. Сначала раз в две недели, потом каждую субботу без исключений.
— Ей одной скучно в пустой квартире, — объяснял муж с пониманием. — Хорошо, что есть у неё место, где можно отдохнуть душой.
Отдохнуть. До чего же интересное слово в данном контексте.
Потому что отдыхала в их доме исключительно свекровь. А Вера пахала как лошадь на галерах.
К прежним требованиям безукоризненной чистоты постепенно добавились обязательные развлекательные программы. Тамара Ивановна больше не довольствовалась домашним времяпрепровождением — сидением перед телевизором с чаем и печеньем. Ей потребовались активные выходы в свет, походы по магазинам.
— Петенька, сыночек, а давайте съездим куда-нибудь, блузочку мне новую посмотрим? — каждую субботу заводила она одну и ту же песню. — А то совсем гардероб обветшал.
— Конечно, мам! Обязательно! Вера, собирайся быстрее.
И Вера покорно собиралась. Тащилась по душным торговым центрам, носила бесконечные вешалки с одеждой, терпеливо ждала под примерочными кабинками.
Тамара Ивановна была исключительно капризной и требовательной покупательницей — мерила по пять-семь вещей подряд, чтобы в итоге купить одну. Или вообще ничего не купить, разочарованно вздохнув.
— Качество нынче совсем не то, что раньше было. В советское время лучше шили, добротнее.
— Может быть, попробуем в другом магазине? — предлагала измученная Вера.
— А давайте! Там наверняка получше будет.
И снова примерочные, длинные очереди на кассах и примерочных.
Пётр в этих изнурительных шоппинг-турах принципиально не участвовал. У него всегда находились более важные и срочные МУЖСКИЕ дела — футбольный матч по телевизору, встреча с друзьями в гараже, мойка машины или поход на рыбалку.
— Вы же женщины, вам такие вещи интереснее, — философски рассуждал он. — А я только мешать буду своими советами.
Интереснее. Превосходное слово. После напряжённой рабочей недели в банке таскаться по торговым центрам с капризной пожилой дамой — это, оказывается, интересно.
Но даже это испытание было ещё не пределом человеческого терпения.
Но даже это испытание было ещё не пределом человеческого терпения.
Вчера Вера вернулась домой с работы исключительно поздно и в состоянии полного изнеможения. Квартальный отчёт для головного офиса, экстренное совещание с руководством банка, скандал с проблемным клиентом. Голова раскалывалась от напряжения, ноги едва держали натруженное тело.
Пётр в это время мирно сидел на любимом диване, с наслаждением смотрел очередную серию криминального сериала. Неторопливо допивал вечерний чай, задумчиво жевал песочное печенье.
— Как дела на работе? — поинтересовался он, не отрывая взгляда от экрана, где происходила динамичная погоня.
— Очень устала сегодня, — честно призналась Вера, рухнув в кресло.
— А, ну понятно. Ладно, отдыхай. Кстати, мама завтра с утра приедет.
— Знаю, — коротко ответила она.
— Слушай, Вер, встань завтра пораньше, маме суп свари. Она же с дачи приедет уставшая, голодная. Только обязательно из фермерской курицы — ты же знаешь, у мамы теперь желудок больной. Ей нужен настоящий наваристый бульон, не магазинная химия.
Вера медленно подняла голову:
— Фермерская курица?
— Ну да. На центральном рынке есть хорошие торговцы. Тётя Люба там какая-то, она живых кур держит. Главное — чтобы парная была, тёплая. Мама говорит, замороженная курица из магазина — это вообще не еда, а ерунда.
— А во сколько мне за этой курицей ехать прикажешь?
— Ну пораньше надо, в половине шестого встанешь. Рынок в шесть открывается, к восьми домой приедешь. Мама же к девяти обычно приезжает.
— А ты почему не съездишь?
— Я бы с удовольствием, но ты же лучше в этом разбираешься. Да и суп — это всё-таки женское дело. А я заодно хоть выспаться смогу нормально, до обеда, сил набраться.
Вера молча проследовала в ванную комнату. Долго чистила зубы, размышляла о справедливости жизни. Он планирует спать до обеда в свой законный выходной. А она должна подняться в половине шестого утра, ехать за курицей через весь город, потом три часа стоять у плиты.
— Будильник себе поставишь? — крикнул Пётр из гостиной.
— Какой будильник? — не поняла она.
— Ну, чтобы точно не проспать утром. Мама ведь к девяти обычно приезжает, а суп варить долго.
Вера выглянула из ванной с зубной щёткой во рту:
— А ты себе будильник поставишь?
— А зачем мне будильник? Мне же завтра не готовить.
Не готовить. Как будто это не его родная мать едет в гости. Как будто он совершенно не причастен к семейным обязанностям и заботам.
— Хорошо, — нейтрально сказала Вера.
Но будильник на телефоне принципиально не поставила.
Утром проснулась от настойчивого звонка в дверь. Семь утра десять минут. За окном ещё царили сумерки, мелкий осенний дождик уныло барабанил по стеклу.
— Кто там может быть? — сонно пробормотала она, нащупывая домашний халат.
— Тамарочка к вам! — жизнерадостно откликнулся знакомый голос.
Сердце предательски ухнуло куда-то в желудок. Свекровь. И значительно раньше обычного времени.
Открыла входную дверь. Тамара Ивановна стояла на пороге с двумя объёмными хозяйственными сумками, в элегантном лёгком пальто, свежая, бодрая и полная энергии.
— Веруня, доброе утро! Уже вкусно пахнет супчиком? Или я слишком рано
Вера с трудом сглотнула подкативший к горлу комок. Суп. О котором она впервые услышала только вчера вечером.
— Никакого супа нет, — хрипло ответила она.
— Ой! — растерялась Тамара Ивановна. — А Петенька говорил, что ты встанешь пораньше…
— Петенька спит.
Свекровь прошла в квартиру, словно не услышав. Сняла пальто, повесила на вешалку.
— Ну ничего страшного, милая! Значит, сейчас быстренько на рынок съездим, курочку купим. Петенька же объяснял — фермерская нужна, свежая. А то магазинная — это сплошная химия.
Вера стояла в халате, смотрела на эту бодрую женщину и чувствовала, как внутри всё закипает.
— Никуда я не поеду.
— Как не поедешь? — удивилась Тамара Ивановна. — А суп?
— А суп пусть варит тот, кто его заказывал.
— Но Петенька же работает всю неделю! Ему отдыхать надо!
— И мне тоже работать надо. И отдыхать тоже.
Тамара Ивановна устроилась на кухне, явно рассчитывая на долгое обсуждение:
— Веруня, ты что, не понимаешь? Мне врач велел обязательно горячее с утра. Желудок больной!
— Понимаю. Не понимаю, почему это моя проблема.
Ровно через пять минут из спальни наконец появился Пётр. В мятой майке, сонный, растрёпанный.
— О, мам! Уже приехала?
— Петенька! — Тамара Ивановна посмотрела на сына с надеждой. — А где суп? Вера говорит, что никуда не поедет за курицей.
Пётр недоумённо уставился на жену:
— Ты чего? Я ж тебе вчера сказал: встань пораньше и маме суп свари.
Вера очень медленно повернулась лицом к мужу. Тщательно вытерла руки кухонным полотенцем. Посмотрела ему прямо в глаза.
— Пусть маме суп варганит тот, кто из неё родился.
На кухне повисла тишина. Тамара Ивановна замерла. Пётр открыл рот, закрыл.
— Ты что сказала? — тихо спросил он.
— То, что думаю уже давно.
— Вера! — возмутилась свекровь. — Как можно так говорить!
— Очень просто, — ответила Вера. — Языком.
— Но я же твоя свекровь!
— И что? Это делает меня вашей прислугой?
— Какой прислугой? — вмешался Пётр. — Мама же семья!
— Твоя семья. Твоя мать. Вот ты ей и вари.
— Я не умею!
— Научись. Интернет полон рецептов.
— Но ты же женщина! — растерялся муж.
— Ага. А ты что, инопланетянин?
— Веруня, — мягко сказала Тамара Ивановна, — я понимаю, ты устала. Но семейные обязанности…
— Чьи обязанности? — резко перебила Вера. — Мои? А ваши где?
— Я пожилая женщина…
— Которая отлично ездит по дачам, ходит по магазинам, требует развлечений. Не такая уж пожилая.
— Как ты смеешь! — вспылила свекровь.
— Легко. Пять лет терпела — надоело.
Вера прошла к плите, включила конфорку. Поставила маленькую кастрюльку.
— Что ты делаешь? — спросил Пётр.
— Себе завтрак готовлю. Овсянку.
— А нам?
— А вам ничего. Сами взрослые.
— Вера, это неправильно! — возмутилась Тамара Ивановна.
— Что неправильно? То, что я не хочу быть бесплатной домработницей?
— Но я же мать Пети!
— Вот и займитесь материнскими обязанностями. Накормите сына.
— Я не собираюсь готовить на чужой кухне!
Пётр сел за стол, растерянно посмотрел на мать.
— Мам, а может, в кафе сходим?
— В кафе дорого, — поморщилась Тамара Ивановна. — И желудку вредно.
— Тогда дома приготовишь что-нибудь.
— Но я не собираюсь!
— А я вообще готовить не умею! — взорвался Пётр. — Вера, ты должна заботиться о семье!
— О своей семье — да. О чужих тётках — нет.
— Моя мама не чужая тётка!
— Мне — чужая. Я с ней не росла, не дружила, не выбирала.
Тамара Ивановна всхлипнула:
— Как жестоко!
— Жестоко — это пять лет использовать человека как прислугу, — ответила Вера.
— Ты куда?
— По своим делам. Вы взрослые — разберётесь.
Она ушла в ванную. Горячая вода смывала усталость пяти лет.
А на кухне остались два взрослых человека, которые теперь решали, как сварить простой суп, ну или кашу.
Утро. Свет просочился за занавески, щадя, почти робко, как будто боясь нарушить тишину, которая царила в квартире. По-прежнему слышался приглушённый вой ветра за окном. В прихожей — пусто: ни курток, ни привычного женского запаха духов. Только тишина и тень, брошенная на стену от открытой двери.
Пётр проснулся уже не от сна — от тревоги. Он сел на краешек кровати, глядя в потолок. В ушах стучала фраза Веры: «Пусть маме суп варганит тот, кто из неё родился». Боль, осознание — она оказалась сильнее демагогии, чем он и мог представить.
Он тихо вышел из спальни. Ноги сами несли к кухне. Там свет в плите горел — будто маленький маячок в осенней мгле. Овсянка. Пустая кастрюлька с тонкой плёнкой на дне.
Свекрови не было. В прихожей пусто. Совсем. Он коснулся телефонного экрана — хотел позвонить матери, но… не набрал. Что-то сковало его горло.
В комнате для гостей клубился чай — забытый и уже холодный. Остатки печенья лежали на блюдечке — неубранные, словно козни совести.
Он сел, не включая свет. Взять ложку? Или просто постоять? Постоял.
Вера приехала только час спустя. До дверей шла медленно, сжимая в руках сумку без пакетов — все продукты из пустого холодильника были уже в её голове.
Зашла, спокойно сняла верхнюю одежду. На лице — ни капли злости. Только усталость и холод.
Он видел её скулы — напряжённые, будто на них висят груз воспоминаний. И подумал: «Не твои дети на даче — твоя правда, твоя жизнь».
— Ты ушла? — тихо спросил он.
— Ушла.
— Может… поговорим?
Она стояла, не отвечая.
— Я хочу… понять тебя.
В её глазах сначала мелькнуло раздражение. Но вместо слов в руках она сжала газету — старый выпуск о фермах и экологии.
— Мне важно знать, готов ли ты вместе со мной защищать границы нашего дома. Не словами, а действиями.
Он молча кивнул.
— Перед тем как просить меня варить по утрам — сначала спроси, зачем я это должна делать.
Она тихонько улыбнулась — слабой надеждой.
Днём наступил выходной. В приглушённом свете кухня стала помещением примирения.
Пётр купил продукты. Не фермерскую курицу — а набор для овощного супа, просто потому что это — минимум, которое они могут приготовить вместе. Без претензий.
Он стоял у плиты, Вера рядом.
— Ты режешь лук, — сказал он, независимо — без насмешек о «женских делах».
— А ты мелко режешь картофель, — спокойно ответила она.
И молчание стало работой.
Тем временем по телефону повисла неопределённость.
Свекровь позвонила. На другом конце дрожали эмоции:
— Петенька, а когда я смогу прийти обратно?
Пётр долго думал:
— Отдохните, мама. Нам тоже нужно остыть. Я люблю вас, но… сейчас нам места мало.
— Я… ошиблась.
Он нажал «конец вызова».
Вечером пахло горячим супом и частично усталостью, но это было настоящее.
Они сидели перед телевизором — не смотрели его, просто слушали, ощущая собственный дом.
— Я больше не хочу жить так, как прежде, — прошептала Вера.
— Я тоже, — ответил он.
— Я хочу, чтоб мама забывала про «субботу». И чтоб мы не покупали уровень «идеала», чтобы говорить: «теперь я счастлива тут», — голос дрожал едва.
— Тогда давай делать меньше показухи и больше честности. Меньше «нужно», больше «мы».
Они держались за руки, и это было больше, чем слова.
Через месяц тот же номер позвонил снова. Но Пётр уже отвечал иначе:
— Мама, вы можете зайти. Мы на работе. Будет обед, если останетесь — сами сварите.
Он улыбнулся, словно отпустив контроль.
Суп сегодня был со свежими овощами. И никто никого не потчевал идеей «женских обязанностей». За столом было пространство взаимного выбора.
Как часто бывает, перемирие — это не победа. Это просто право быть собою. И позволить друг другу дышать.
Эта семейная драма не окончена — но она уже не повторяется. Потому что главные уроки усвоены:
Дом — это не место, где дают указания.
Семья — это не контракт обязанностей.
Любовь — это не благодарность за работу, а желание быть рядом, даже когда тяжело.
И пусть впереди будут субботы. Без ритуалов и без страха. Просто — они.
